Неточные совпадения
Оратору аплодировали, мешая
говорить, но он кричал сквозь рыбий плеск ладоней.
— Ничего неприличного я не сказал и не собираюсь, — грубовато заявил
оратор. — А если
говорю смело, так, знаете, это так и надобно, теперь даже кадеты пробуют смело
говорить, — добавил он, взмахнув левой рукой, большой палец правой он сунул за ремень, а остальные четыре пальца быстро шевелились, сжимаясь в кулак и разжимаясь, шевелились и маленькие медные усы на пестром лице.
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять в стороне, и раза два-три он посетил митинги местных политиков. Все, что слышал он, все речи
ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые
говорят громко, но слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что
говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних сил. Он признал, что самое дельное было сказано в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее местного комитета — бывшим поверенным по делам Марины.
— Да, да — я утверждаю: искусство должно быть аристократично и отвлеченно, — настойчиво
говорил оратор. — Мы должны понять, что реализм, позитивизм, рационализм — это маски одного и того же дьявола — материализма. Я приветствую футуризм — это все-таки прыжок в сторону от угнетающей пошлости прошлого. Отравленные ею, наши отцы не поняли символизма…
— В общем настроение добродушное, хотя люди голодны, но дышат легко, охотно смеются, мрачных ликов не видно, преобладают деловитые. Вообще начали… круто.
Ораторы везде убеждают, что «отечество в опасности», «сила — в единении» — и даже покрикивают «долой царя!» Солдаты — раненые — выступают,
говорят против войны, и весьма зажигательно. Весьма.
Самгину очень понравилась идея длинного
оратора и его манера
говорить.
— Но нигде в мире вопрос этот не ставится с такою остротой, как у нас, в России, потому что у нас есть категория людей, которых не мог создать даже высококультурный Запад, — я
говорю именно о русской интеллигенции, о людях, чья участь — тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, — не спеша
говорил этот человек, и в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное, как будто
оратор не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
Между прочим, он все-таки замечательно страстно
говорит, этот Прейс, отличный
оратор!
Должно быть, потому, что он
говорил долго, у русского народа не хватило терпения слушать, тысячеустое ура заглушило зычную речь,
оратор повернулся к великому народу спиной и красным затылком.
Говорил оратор о том, что война поколебала международное значение России, заставила ее подписать невыгодные, даже постыдные условия мира и тяжелый для торговли хлебом договор с Германией. Революция нанесла огромные убытки хозяйству страны, но этой дорогой ценой она все-таки ограничила самодержавие. Спокойная работа Государственной думы должна постепенно расширять права, завоеванные народом, европеизировать и демократизировать Россию.
Оратор вдруг открыл лицо и вызвал на нем очень похожую на настоящую улыбку, которой актеры выражают радость, и сладким, нежным голосом начал
говорить...
Григорий остолбенел и смотрел на
оратора, выпучив глаза. Он хоть и не понимал хорошо, что
говорят, но что-то из всей этой дребедени вдруг понял и остановился с видом человека, вдруг стукнувшегося лбом об стену. Федор Павлович допил рюмку и залился визгливым смехом.
Гость
говорил, очевидно увлекаясь своим красноречием, все более и более возвышая голос и насмешливо поглядывая на хозяина; но ему не удалось докончить: Иван вдруг схватил со стола стакан и с размаху пустил в
оратора.
Учитель
говорил не по-швейцарски, а по-немецки, да и не просто, а по образцам из нарочито известных
ораторов и писателей: он помянул и о Вильгельме Телле, и о Карле Смелом (как тут поступила бы австрийско-александринская театральная ценсура — разве назвала бы Вильгельма Смелым, а Карла — Теллем?) и при этом не забыл не столько новое, сколько выразительное сравнение неволи с позлащенной клеткой, из которой птица все же рвется...
— Зачем же дурной? Захаревский мне
говорил, что обед будет хороший, — отвечал тот как-то рассеянно и затем, обращаясь как бы ко всему обществу, громко сказал: — А кто ж, господа, будет
оратором нашего обеда?
Им казалось тогда, что душа декламатора витает где-то в неведомой стране, где
говорят не по-христиански, а по отчаянной жестикуляции
оратора они заключали, что она там испытывает какие-то горестные приключения.
Лицом к
оратору сидели: напротив — министры БюффИ, Деказ и прочие сподвижники Мак-Магона и своими деревянными физиономиями как бы
говорили: хоть кол на голове теши!
Андрей Антонович вошел даже в пафос. Он любил
поговорить умно и либерально еще с самого Петербурга, а тут, главное, никто не подслушивал. Петр Степанович молчал и держал себя как-то не по-обычному серьезно. Это еще более подзадорило
оратора.
Говорил он о рабах божьих и о людях его, но разница между людьми и рабами осталась непонятной мне, да и ему, должно быть, неясна была. Он
говорил скучно, мастерская посмеивалась над ним, я стоял с иконою в руках, очень тронутый и смущенный, не зная, что мне делать. Наконец Капендюхин досадливо крикнул
оратору...
«Много
ораторов и писателей, —
говорит автор, — восстали против такого положения и старались доказать несправедливость непротивления и по здравому смыслу и по писанию; и это совершенно естественно, и во многих случаях эти писатели правы, — правы в отношении к лицам, которые, отказываясь от трудов военной службы, не отказываются от выгод, получаемых ими от правительств, но — не правы но отношению самого принципа «непротивления».
Высокие
ораторы правды, претендующие на «отречение от себя для великой идеи», весьма часто оканчивают тем, что отступаются от своего служения,
говоря, что борьба со злом еще слишком безнадежна, что она повела бы только к напрасной гибели, и пр.
— Понимаешь, — иду бульваром, вижу — толпа, в середине
оратор, ну, я подошёл, стою, слушаю.
Говорит он этак, знаешь, совсем без стеснения, я на всякий случай и спросил соседа: кто это такой умница? Знакомое,
говорю, лицо — не знаете вы фамилии его? Фамилия — Зимин. И только это он назвал фамилию, вдруг какие-то двое цап меня под руки. «Господа, — шпион!» Я слова сказать не успел. Вижу себя в центре, и этакая тишина вокруг, а глаза у всех — как шилья… Пропал, думаю…
— Тамошние
ораторы хоть и плуты большие, но
говорить и мыслить логически умеют…
Силлогизмы Наташи поразительно верны, как будто она им в семинарии обучалась. Психологическая проницательность ее удивительна, постройка речи сделала бы честь любому
оратору, даже из древних. Но, согласитесь, ведь очень приметно, что Наташа
говорит слогом г. Достоевского? И слог этот усвоен большею частью действующих лиц.
Филипп знал силу
оратора,
говорил, что боится его больше, чем целой армии, и, понимая, что борьбу надобно производить равным оружием, подкупил Эсхина, который мог помериться с Демосфеном.
Как парламент с его обстановкой и речами тогда еще молодых Гладстона и Дизраэли, так и митинг в одном из парков произвели на туристов впечатление. Особенно этот митинг в парке, где под открытым небом собралось до двухсот тысяч народа, которому какой-то
оратор, взобравшийся на эстраду,
говорил целый час громоносную речь против лордов и настоящего министерства. Толпа разражалась рукоплесканиями, выражала одобрение восклицаниями… и мирно разошлась.
Вслед за таким началом почтенный миссионер, решивший, вероятно, что «рыбка клюнула», еще горячее продолжал
говорить о значении католичества и
говорил бы, конечно, весьма долго, если бы Ашанин, уставший от этой беседы и раздосадованный, что эти патеры принимают его за дурака, готового променять свою веру благодаря непрошенным наставлениям, не перебил
оратора на одном из патетических периодов насмешливым восклицанием...
Своей тогдашней популярностью он обязан был своему лекторскому таланту. Он не был
оратор в условном смысле; в нем не чувствовался и бывший судебный защитник, привыкший к чисто адвокатским приемам красноречия. Он
говорил довольно тихим голосом, без парижской красивости и франтоватости дикции, но содержательно, с тонкой диалектикой и всякими намеками — в оппозиционном духе.
Он не был
оратор, искал слов, покачивался, когда
говорил, и не производил своей манерой
говорить никакого особенного впечатления.
Толпа в несколько тысяч человек (далеко не пятнадцать,как телеграфировал Стэнлей) наполняла небольшую четырехугольную площадь, всю обставленную домами, — толпа действительно народная, страстно, но сдержанно внимавшая
ораторам, которые
говорили с балкона, где помещались и все мы — корреспонденты. А в короткие антракты раздавались крики продавцов холодной воды и лакомств, сливавшиеся с музыкальным гулом толпы, где преобладали подгородние крестьяне.
Руэр рядом с фигурой Тьера мог казаться колоссом: плотный, даже тучный, рослый, с огромной головой, которую он, когда входил на трибуну, покрывал черной шапочкой;
говорил громко, сердито или с напускным па>-фосом. И когда разойдется и начнет разносить неприятных ему
ораторов, то выпячивал вперед оба кулака и тыкал ими по воздуху. Этот жест знал весь Париж, интересовавшийся политикой.
Хотя я с детства
говорил по-немецки, в Дерпте учился и сдавал экзамен на этом языке, много переводил — и все-таки никогда ничего не писал и не печатал по-немецки. Моя речь появилась в каком-то венском листке. В ней я-с австрийской точки — высказывался достаточно смело, но полицейский комиссар, сидевший тут, ни меня, никаких других
ораторов не останавливал.
Оратор прибавлял, что москали стесняют веру и насильно перекрещивают католиков, уговаривал шляхту пристать к шайке,
говорил, что король польский будет платить по пятнадцати рублей в месяц каждому, а кто не пойдет тому будет худо.
Когда звенел звонок к окончанию работы, вскакивал на табуретку
оратор,
говорил о пятилетке, о великих задачах, стоящих перед рабочим классом, и о позорном прорыве, который допустил завод. И предлагал группе объявить себя ударной. Если предварительная подготовка была крепкая, группа единодушно откликалась на призыв. Но часто бывало, что предложение вызывало взрыв негодования. Работницы кричали...
Говорил он хриплым фальцетом и трудно было поверить, чтобы человек обладающий таким несимпатичным органом голоса, мог быть замечательным
оратором.
Вечеринка была грандиозная, — первый опыт большой вечеринки для смычки комсомола с беспартийной рабочей молодежью. Повсюду двигались сплошные толпы девчат и парней. В зрительном зале должен был идти спектакль, а пока
оратор из МГСПС [Московский городской совет профессиональных союзов.] скучно
говорил о борьбе с пьянством, с жилищной нуждой и религией. Его мало слушали, ходили по залу, разговаривали. Председатель юнсекции то и дело вставал, стучал карандашиком по графину и безнадежно
говорил...
Жена, куча детей, мал-малым меньше… пить, есть надо…»
Говоря это, Поскребкин думал, как искусный
оратор, какую мимику употребить в пособие своему красноречию.
Правда, что
ораторы — плохие, да ведь не везде хорошо
говорить, где принято.
— Странник! — возразил цейгмейстер с обыкновенным жаром и необыкновенным красноречием. — Ты
говоришь о геройстве и величии царей по чувству страха к ним, а не благородного удивления. Всякий
говорил бы так на твоем месте, встретив в первый раз грозного владыку народа. Простительно тебе так судить в твоем быту. (Вольдемар с усмешкой негодования взглянул на
оратора, как бы хотел сказать: «Не уступлю тебе в высокости чувств и суждений!» — и молчал.)
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к
оратору, при конце фразы, и
говорили...
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также
говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, чтò он скажет. Он только что открыл рот, чтобы
говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от
оратора, перебил Пьера. С видимою привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно...
Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой,
говорили ораторы.
То, что здесь изложено, — это не только «факт», как любят заключать свои сообщения газетные репортеры, но это «даже настоящее событие», как
говорит один из значительных петербургских
ораторов.